Шапошников Федор Дмитриевич
Федор Дмитриевич Шапошников родился в Нижнем Новгороде в 1909 году.
Любовь к природе пересилила технику, и в 1932 году он вновь поступил на 1-й курс, но уже биологического факультета Нижегородского государственного университета.
Здесь он учился с еще большим увлечением и вскоре стал заметной фигурой среди студенчества биофака. Поступивший на биофак в 1935 году профессор И.И. Пузанов избрал именно Федора Шапошникова гидом для ознакомления с местной природой, о чем он упоминает в своих мемуарах.
Окончив университет в 1937 году, он был направлен на работу в
Алтайский государственный заповедник.
Условия жизни и работы там в то время были совершенно особенными.
Огромная территория заповедника (свыше 1 млн. га) представляла из себя хвойную горную тайгу, с многочисленными болотами, озерами и речками.
Управление заповедника размещалось в поселке Яйлю, на берегу Телецкого озера, у его юго-восточного изгиба. Сообщение с внешним миром осуществлялось только по озеру, летом на парусно-весельных лодках – карбасах (подвесные лодочные моторы тогда в СССР еще не изготовлялись) и изредка, не регулярно, на маленьком пароходике, а зимой по льду озера на лыжах, а когда лед становился крепким – на конных санях. Весной, во время ледохода, и осенью, пока лед не окрепнет, всякое сообщение прекращалось.
Природа заповедника была исследована лишь в общих чертах. Видовой состав фауны, размещение по территории, численность и её сезонные изменения для многих видов оставались еще совершенно неизвестными.
Таким образом, перед зоологом-натуралистом открылись широкие перспективы научной работы, для исследований. Можно было выбрать любой вид или группу животных.
Однако, получение интересующих материалов было связано с большими физическими трудностями. Главная трудность была в передвижении. Фактически лишь по акватории Телецкого озера можно было передвигаться более или менее свободно. На всей сухопутной части территории заповедника никаких дорог не было, лишь кое-где имелись конные и пешеходные тропы, прерываемые многочисленными болотами или каменными осыпями. Точных крупномасштабных карт не было так же, как и хороших, надежных проводников. Наконец, следует упомянуть об опасности встречи с браконьерами, постоянно проникавшими в заповедник.
Федор Дмитриевич взял тему «Экология северного оленя». Про этого оленя известно было лишь то, что он встречается в заповеднике, но где и как точных данных не было.
Первые походы по заповеднику Федор Дмитриевич предпринял вскоре после прибытия туда, в августе-сентябре 1937 года. И сразу же, с одной стороны, был очарован первозданной красотой горного Алтая и в то же время увидел, какие трудности его ждут при решении поставленных задач. Но эти трудности не остановили его – настойчиво и упорно он старался преодолеть их, порою даже с риском для жизни.
Об этом – и о его впечатлениях, и о его переживаниях – лучше всего повествуют выдержки из его дневников.
«12.01.38. Верховье р. Коэтру. Соображения, заставившие меня предпринять обратный путь, следующие: гольцовая зона очень сильно изрезана, поиски оленя без проводника чрезвычайно трудоемки и заняли бы не менее 7 дней для полного обследования при благоприятной погоде. Количество продуктов у нас позволяло пробыть еще два дня, но назревшая медленно перемена погоды говорила за долгое состояние гольцов вне видимости. Наконец, мое здоровье стало хуже. Выехал я, простуженным, и чувствую ухудшение. Для продуктивного производства работы совершенно необходима постройка избушек в требуемых районах. Все подобные выходы производить более солидно, т. е. с освобождением зоолога полностью от ненаучного багажа, придав ему рабочего. Совершенно необходим проводник, знающий местность и зимние стоянки оленя в прошлом».
Однако, перечисленные трудности оказались лишь «цветочками» по сравнению с тем, что преподнесла вскоре коварная погода Горного Алтая.
«18.01.38. Утром в 11 ч. выехали с Кырсая по средней верховке. На Беле не удалось попасть, т. к. мешала волна. До Челюша ехали 3,5 часа. Верховка стихла. С 16 час до темноты шли на веслах. В Ижоне нас затер лед, Вечером при безветрии лед образовывался с большой быстротой. Ночью потянула низовка и мимо нашего бома понесло большое ледяное поле. К утру опять подула всё усиливавшаяся низовка.
19.01.38. Ночь провели плохо. Было до – 20 ° С. Лиственничные сырые дрова плохо горели, дежурили всю ночь. Утром из-за сильной верховки боялся ехать, но к часу дня решился. Проезжая Купоросную, позади увидел сильный пар, и нас догнала особенно сильная верховка. Когда до Яйлю осталось около 2 км, то внезапно увидел ледяную шугу, тянущуюся белым зыбким полем вплоть до берега. Моментально сбросил парус и пошел на веслах. Стало заливать нос, и мой спутник не смог выгрести. Шуга затянула. Пробились шугой метров 50 и встали. Дальше ехать нельзя, лодку затерло. Предстояла холодная ночь во льду, если выдержит лодка беспрестанное трение льдов, а если не выдержит, то … Обдумал положение, решил ждать конца верховки, когда успокоится шуга и смерзнется. Мой спутник дрожал, сидя в своей шинели. Пока до смерзания решил обратить на себя внимание Яйлю. Поднял парус и дал 3 выстрела. На берегу забегал народ. От пристани пошли двое, держа в руках что-то черное, но вернулись назад. Через некоторое время пошли еще двое. У меня настроение упало. Если двое вернулись, значит от берега не пройти, а нам не дойти до берега от лодки. Но вторая пара приближалась, и вскоре к ней присоединился третий. В трубку узнал Николая Рябова с лодкой на санях. Нас спасли, бросая доски и переходя по ним по шуге. Докончил дело Ощепков, который с гордой смелостью шел по волнующейся шуге. Организовал спасение Николай Рябов».
Лето 1938 года прошло в долгих странствиях по заповеднику в поисках оленей. При этом Федор Дмитриевич не раз с горечью убеждался, что оленями также и весьма успешно – интересуются и браконьеры.
«08.07.38. Окрестности озера Итыкуль. В 200 м от устья Кара-Сулук есть гарь, где можно остановиться. Корм коням есть. Гарь, видимо, сделана искусственно, т. к. на ней постоянные стоянки сойотов давностью 24 года. Вырублено около 120 деревьев (30-35 см, листвяк). Найдено 6 станов. На станах кости зверей, конский помет и в одном случае старые лыжи. Всего насчитано по костям 9 убитых оленей, из которых 2 молодых (по остаткам нижних челюстей с непрорезавшимися коренными). Остатков рогов нет, нет и шерсти. Кроме костей, принадлежащих оленям, найдены кости лося и марала, всего 11 зверей. По характеру стоянок можно судить, что последний выезд был весьма многолюден. Время года – ранняя весна, апрель-май. Зверя били на зимовке. Признаки зимней охоты следующие: 1 – лыжи, 2 – настил для спанья из таловых веток с зимними почками, 3 – очень толстые срубленные деревья и остатки, показывающие, что костер служил для тепла (без тагана), 4 – ветровые застилы для спанья, 5 – отсутствие остатков рогов.
09.07.38. Кара-Сулук. О несомненном присутствии R. t. в прошлом говорят остатки убитых оленей на сойотских станах. Мне приходит в голову версия, что сойоты, узнав об организации заповедника, решили воспользоваться тем, что в начале его существования охрана и пограничная охрана фактически не существовали, поэтому, организовав «большую охоту», выехали в большом числе и истребили R. t. на его зимовке весной в большом количестве.
10.07.38. Гора Колык Таш. Звери тут зимуют, что и было сказано вчера на основании осмотра соёнских стоянок.
11.07.38. К Каза-Яду. Свежих следов R.t. нет. Найдены сойотские станы, оба с остатками убитых оленей, взрослого и молодого.
14.07.38. Итыкуль, верховья Каракема. По дороге весенние стоянки сойонов.
15.07.38. Верховья Каракема. Попалось три стана, один из них свежий. В верховьях Каракема, в кедраче нашли зимнюю стоянку саянов, промышлявших белку.
16.07.38. Водораздел Нбян-Сору. – Узункарасу. Прекрасные места для зимовки и для лета для R.t. Есть небольшое количество зимнего помета. R. t., безусловно, был, но жестоко выбит соёнами.
17.07.38. Верховье р. Ньянсору. На берегах озер есть весенние стоянки саянов.». Убедившись, что олени есть, Федор Дмитриевич вскоре возобновил их поиски, теперь уже с целью понаблюдать за их поведением и попытаться добыть одного для музея (на что было получено разрешение Главка). Пережитые при этом приключения и переживания нашли свое отражение в дневниках и письмах.
12.08.38. Весь день с утра в дороге. Тропа ужасна. Много времени уходит на поиски. К вечеру вымотались вконец.
13.08.38. Ознеу (?), лог 3-х братцев, верховье р. Тушкен. Места для оленя не очень мне нравятся - мало ягеля. Раскинув палатку, позавтракав рано утром, мы с Федосеичем вышли на гольцы Коль-Тайги. Прохладный ветерок спускался от самых снежных пятен в зеленые долины, где пушистые вершины кедрачей принимали его в свои объятия с радостным шепотом. Солнце чуть золотило острые гребешки скалистых вершин. На траве лежал еще утренний иней.
Хорошо, свободно дышится в горах при такой погоде. Полной грудью вдыхаешь утреннюю прохладу. Жизнь идет. Медведи, маралы уходят на дневной покой. Северный олень и бун выходят кормиться. Когда мы залезли до первых снежных пятен, солнце начинало уже припекать изрядно. Я знал, что олени держатся всегда в районе сохраняющегося снега, поэтому мы с Федосеичем тщательно пересматривали снежные поля. Вот на одном из них под навесом скалы в бинокль мы увидели следы. Оказалось, что снег был истоптан ногами большого оленя. След оленя нельзя спутать ни с одним следом другого зверя. Он индивидуален. Как резко индивидуален сам олень. У самой кромки льда, уже подтаявшего от ярких лучей, мы увидели свежий след. Мне необходимо было добыть систематический материал – безрогую самку. По следам трудно было установить кто это: самец или самка, один или много? Все было истоптано.
Мы пошли дальше – осторожно, против ветра.
Перед нами открылось величественное поле курумов. Огромные камни преградили путь. Целый час мы лезли 300 метров, пока достигли края хребта. Под ногами метров за 200 синевой темнело озеро в каре. Из снежного пятна вытекал ручеек и падал с шумом, взбивая белую пену на глади. Справа зеленела долина Тушкена с разбросанными осколками зеркал – озер; еще ниже темнел густой кедрач, торчали серые, покрытые ягелем утесы, горизонт весь изрезан хребтами. Мы сели над озером и осмотрелись.
Сзади нас возвышался хребет. Острыми вершинами упирались три пирамиды в небо, – как три братца – мелькнула у меня мысль, и невольно поплыли воспоминания детства: братья, совместные походы, охоты, ученье в институте. Плывут миражем знакомые лица, встречи … Почти инженер. Затем ученье в университете. Теперь зоолог на Алтае. Федосеич прервал мои мысли легким толчком.
– Смотри – олень! – шепнул он, страстно вглядываясь в бинокль на курумы.
Я спешно потушил папироску и тщетно искал знакомые очертания. – Нет, не вижу. Давай ориентир.
– Вон он, около большого камня, спускается к еланке, – шепнул Федосеич, не отрываясь от бинокля. Таежные глаза острее моих городских. Из курумов под гольцами спускался на еланку северный олень, увенчанный короной. Сразу даже трудно было понять, что у него на голове. Я в жизни не представлял ничего подобного.
Федосеич шептал: «Вот так рога! Рогато какие!». Он впервые видел оленя, и ему было еще дивнее, чем мне. Черный лоб, белая шея с отвесом длинных белых волос, серая спина, бок и брюхо белоснежные. Сзади снежный ком ослепительной белизны волос, разделенный темной полоской на хвосте. Черные концы ног, белые носки. Медленно, важно шел наш могучий красавец к зеленому полю. Не дошел, повернулся и направился к глубокому ложку, затемненному скалистой релкой. Постоял, нагнулся, подогнул передние ноги и лег. Рога точно лес. Дремлет и смотрит. Черной морды не видно на фоне березки.
Мелькнула мысль: надо попытаться сфотографировать. Дал Федосеичу условные знаки и скатился вниз. Вдруг олень встал. Ветер ли, играя, донес до него весть тревоги, сам ли захотел поесть? Пошел. Наклонился над зеленью и сощипывал верхушки травки. Я вернулся обратно. Олень шел к нам. Вечерело. Медленно подходил, он ближе и ближе. Стал виден каждый отросток на изумительных рогах. Приготовлена «Лейка», жадно смотрим в бинокль. Внезапно дунул ветер от нас. Олень поднял голову и застыл. До него было метров 200.
Красавец-отшельник! Долго стоял изваянием. Нет, все спокойно. Мерным шагом стал спускаться вниз, где мы продирались через ивняк и березку, спотыкаясь о камни, там, где на конях ни пройти, ни проехать, шел ровным шагом отшельник, неся корону из бархата и кости. Прошел и перевалил через бугор. Мы бегом скатились метров на 300. Олень медленно шел по березке и рысью бежал по еланкам все ниже и ниже в долину Коэтру к перевалу. Мы бросились ему наперерез, но так, чтобы красавец нас не почуял. Летим, как птицы.
Вдруг стой! – из-за кустов шагов за 40 видно концы короны. Вот он вышел и встал перед нами на фоне заката во всей своей красоте. Снять не успел. Он чувствовал опасность. Поднял свой белоснежный хвостик, рысцой спустился с бугра и побежал к перевалу, затем свернул в косогор, уже шагом скрылся под гольцами. Прощай, наш красавец! Стемнело. Мы вернулись ночью. Я потерял обе подметки от штиблет. Как хорошо, что Федосеич взял валенки.
14.08.38. Чуть брезжит. Коней седлаем. Надо проверить, ушел или нет. Надо осмотреть, где он пасся, надо узнать, где он провел ночь. Ветер утром дует с гольцов. Окрашены золотом вершины гор, а мы уже под гольцами. Белоснежный иней на траве. Надо теперь дождаться, когда солнце накалит камни гольцов, и ветер подует из долины. Мы ведь теперь выше, чем олень. Проверили два перевала и район лежки и жировки оленя. Стали намечать дальнейший ход, чтобы сверху наблюдать за оленем.
Вдруг среди темной березки метров за 300 мелькнуло белое. Олень! Медленно поднимается красавец из кедрача-редколесья в курумы. Вот, подошел к скалистой рёлке с островками кедрачей и пропал. Нет, он стоит ниже деревьев и что-то щиплет, видимо, ягель. Поднимается выше и выше. Мы бросились за скалу, и засели в тени камней. Шаг за шагом все ближе наш олень. Затем внезапно свернул и очутился в тени угрюмых камней. Он слился с ними – пропал. Прошло минут двадцать, солнечный луч осветил белоснежную шерсть. Поднялся красавец, пошел к нам. У нас единственное теневое место. Я знал, что он придет сюда. Все ближе и ближе. Я бросил бинокль.
На «Лейке» блестит телеобъектив. Руки дрожат, я чувствую зверя. Федосеич не отрывается от бинокля и шепчет: Рогато, рогато!».
Да, это – рога! Нет, тебе суждено жить не свой срок. Ты заслужил жить сотню лет. И на тебя будут любоваться тысячи людей. Медленно шагая, поравнялся он с маленьким кедровым стланцем. Надо снимать, он в фокусе.
Щелкаю «Лейкой»…. Ближе … Щелкаю еще и еще и перевожу дыхание. Руки дрожат, стук сердца как в барабан, шум в ушах. Вздрогнул и встал, вперив прекрасные глаза на смертельных врагов. Расширились ноздри, направлены уши. Мотнул великолепной короной, повернулся в курумы и хотел могучим прыжком унестись к скалистым гребням.
Нет, ты достоин служить для науки. Резко рвет воздух выстрел. Вскидывается красавец и в смертельном порыве стремится вниз. Волочится ранее могучее тело. Потоком хлынула кровь из ноздрей. Зарылся красавец, с треском сминая кусты. Умирая, вперились очи в голубое небо. Уткнувшись в зеленый мох, лежу и больно мне за эту жертву науки. Перерастут тебя твои дети. Стадо будет огромно. Но не сгниют в неизвестности твои кости, не размоет белоснежную шерсть, не съедят тебя черви. Будут тобой любоваться годами ». 
Итак, цель достигнута, олень добыт. Схлынуло напряжение всех сил организма, позволявшее выдерживать трудности и напасти экспедиции».
И сразу дали о себе знать усталость и различные недуги. Вот запись, сделанная спустя три дня.
«… Сегодня 17 августа. Яркое солнце палит. Я лежу в палатке, Она стоит на высокотравной еланке на границе леса. Над нами громоздятся скалистые вершины со снегом. Шумит от ветра кедрач, внизу говорит речушка Коэтру.. Мы в Коль-Тайге – Дяраш-Тайге. Перед палаткой стоят вешала, на них сушится мясо. Мой спутник сидит у костра, режет белое сало и топит его в котелке. На мою кошму падает тень от великолепных рогов старика ирваса. Он был слишком великолепен. Я не видел равного по красоте нигде – ни в музеях, ни на снимках. Чудовищные рога! Они покрыты еще бархатистой шерстью. Мне трудно двигаться – болен. Плохо болеть в далекой тайге. Пять дней пути до жилья. Семь дней пути до фельдшера. Гудит голова. У меня карбункул на том месте, на котором сидят в седле. Видимо простудился. Хуже всего, что нельзя двигаться. Это был трудный путь до Коль-Тайги. Тропа шла по скалам. Нервничаешь, глядя на коней, ежеминутно могущих сломать ногу в курумах, завязнуть в болоте меж скал». Когда, наконец, смогли тронуться с места, проявилась новая беда: совершенно изорвалась неприспособленная для таких походов обувь.
Уже упоминалось, что подметки у штиблет отлетели. И вот новая запись.
«21.08.38. Верховья р. Коэтру. С обувью опять беда. Штиблеты просят каши, а «новые» сапоги, о которых было уже за полгода слышно, что «идут», за три выхода почти отказали. Сделаны какой-то сволочью из сортирного говна. 25.08.38. Верховье р. Коэтру. На гольцы не иду из-за обуви и одежды. Всё неподходящее. Нет спецовки, т. е., хорошей исправной одежды. На конях нельзя, а принимать холодную водно-снежную ванну – идти сознательно на риск заболеть. С обувью еще хуже. Сапоги развалились, а в штиблетах не хочу щеголять по снежной каше с водой».
Видимо, с этим удалось как-то справиться, и путники направились к дому. И по пути пришлось пережить еще большую опасность.
«… Среди темного хвойного леса, замшелого и обросшего до кончиков веток бородачом, мрачного и сырого, крутая еланка выступает светлым кружевом. Как солнечный зайчик, пущенный на стену шалуном. Желтые, фиолетовые, голубые, розовые букеты цветов. Как из погреба вылезли мы на солнечный свет. Вдруг кони с храпом шарахнулись. Сверху несется огромное, черное. С ревом вздыбился метров за двадцать – медведь. Из оскаленной пасти через сверкающие клыки брызжет слюна. На задних лапах подходит все ближе и ближе. Мечутся кони. Курки щелкнули у карабинов. Ну, подходи! Молча стоим и смотрим. Огромное, жирное тело, темная шерсть трясется на складках. Развороченные слюнявые губы, на холке дыбом щетина. Не выдержал великан, опустился на лапы, сверкнул кровавым белком и медленно, обернувшись, поплелся наверх. Затем ощетинился, снова взыграл и забрызгал слюной. И опять, глухо стеная, зашелестел травой. Ушел».
Но, ни опасности, ни болезни, ни трудности с обувью и одеждой не остановили Федора Дмитриевича и, едва успев вернуться домой, он отправляется в новую экспедицию.
«07.09.38. Верховье р. Б. Абакан. Обувь наша просто безобразие. «Сапоги мои тово – пропускают Н О «– 2 как говорят химики. У Деменева тоже одни заплаты. К 7,5 часам перевалили первую скалистую рёлку. Перед нами стена камня. Идет снег. Решаю ехать дальше, ибо если снег ляжет сухой и будет мороз, то через эту рёлку перевалить будет невозможно из-за курумов, прикрытых снегом, и скользких каменных плит. … Начинает темнеть. Потеряли тропу. Еду на «авось ». К счастью, пересек тропу, и мы в темноте спустились с последней скалистой рёлки.
08.09.38. Тушкен. Утром проснулись рано. Снегу выпало 2030 см. Хорошо, что выбрались из скал вчера. Сегодня бы не прошли. Разыгрывается настоящий буран. В гольцы вылезать нельзя. К тому же давление падает. К моему несчастью, мой спутник трусоват. Вчера он совсем растерялся, когда в сумерках мы потеряли дорогу. Приходится уже быть с ним построже и не надеяться на «таежника». Сейчас надо решать проблему: ехать или ждать? Температура –4 ° С. Жуть! Ноги у меня мерзнут жутко. Сегодня опять надо чинить, сук прорвал голенище. К 10 часам буран стих. Выехали дальше. С большим трудом перевалили последнюю рёлку и пошли под гольцами. Снег лепит глаза, тропы нет и следа. Надеюсь больше на «звездочку », да на свое чутье. К часу дня добрались до первого стана в Тушкене и, переждав порыв метели, перевалили в Чиринскую поскотину (Кужлон)».
Как видим, во время этих походов мысли Федора Дмитриевича были заняты в основном вопросами решения поставленной задачи, преодоления встречающихся препятствий. Но и красота окружающей природы, конечно, не ускользнула от его внимания, что и нашло отражение в его письмах. Приведем некоторые выдержки из них:
«… Уже третий день мы ищем среди скал лазейку в Дяраш-Тайгу. Грозные обрывы, угрюмые курумы защищают туда дорогу. Мы изорвались, как цыгане. Закоптелые, черные лазим по скалам и ищем, ищем дорогу себе и коням. Завтра осталось лишь одно место. Пройдем – будем опять вдвоем полтора месяца бороздить безбрежные гольцы. Не пройдем – придется заезжать с северного конца озера, но уже Дяраш-Тайги не видать, как своих ушей. И опять потерянные дни. Сейчас сижу на гольцах Телецкого озера в палатке и строчу это письмо. Только что прошла очередная гроза. Солнце через 15 минут спрячется за Алтын-Ту. Кромка гор уже окрасилась в золотой цвет. Алтын-Ту – золотая гора. Все легенды о куске золота – чушь. Это выдумки романтичных исследователей, как ни красива эта легенда. Да и водопада такого с Алтын-Ту нет. На самой вершине этой горы выходят на поверхность слюдистые сланцы в виде огромной гладкой плиты. При закате и восходе, зимой и летом, при рождении солнца блестит эта плита в его лучах. Вот и получилась Алтын-Ту, а отсюда и Алтын-Коль (Золотое озеро). Много есть мест, где есть золото в горах, а Алтын-Ту и Телецкое озеро – самые беззолотые места.
У алтайцев есть много легенд, почти про каждый большой камень, свалившийся с горы, про крота и гагару, про луну. Около селенья Аргу-Баш (голова порогов) в истоках реки Бии на горе есть огромная каменная плита и на ней высечено: «Перевернешь – счастье найдешь ». Когда нашли ее, то собралось человек 30. Стали ворочать. Еле-еле перевернули. Ну, думают, все – клад. Копали, копали – нет ничего. Потом посмотрели на плиту, а на перевернутой стороне опять лаконичная надпись: «Перевернешь – счастье найдешь ». Поматерились, посмеялись и разошлись. Пройдет сотня лет, может быть забудут это и опять найдутся «искатели счастья».
«… Солнце близится к закату. Ярко выступают нежной зеленью иголок и красноватыми стволами лиственницы из темного изумруда кедрачей. На освещенной солнцем полянке, где мощный строй леса разрежен и вперед кверху идут лишь одни пионеры, среди головок маральего корня светлое пятно. Кто-то поставил копну сена, оно поблекло и выцвело от времени. Но что там вертится темное у копешки? Слышно какое-то чавканье. Да оно движется! Среди высокотравья пасется тройка медведей. Поблекшая мамаша с темным малышом и 2 годовалым медвежонком. Со стараньем копают все трое копеечник и, выкопав толстый мясистый корень сладко чавкают».
«… Жарко. Солнце печет. Мошкара лезет в глаза. В высокой траве на еланках меж кустов березки циркают кобылки. Громко тараторят тарашки, перелетая с кедра на кедр, с полными оттопырившимися зобами от запрятанных орехов. Пахнет хвоей. Прекрасное летнее время. Ягель хрустит под ногами – сухо. На небе ни облачка. Только где-то там, с севера, за далекими хребтами протянулась темная полоска. Она растет, ширится. Через полчаса наступает первый отряд облаков. Быстро несутся они, глотая солнечный свет. Стали охлаждаться гольцовые камни. Легкий ветерок подул в глубокие, темно-зеленые долины. Сильней и сильней дуют порывы ветра. Солнце скрылось. Отряд за отрядом, все ниже и ниже несутся облака. Вот они уже цепляются за верхушки хребтов и зацепились – спускаются глубже в долины. Упали первые капли дождя. Птицы примолкли. Вся мошкара давно убралась в укромные уголки. Дождь идет. Воздух охладился. Вот застучала крупа по листве. Все больше и больше её. Ветер стал холодный, пронзительный. Стало похоже на осень. Через час крупные хлопья снега сыплются с белого зимнего неба. Уже и еланки под снежным покрывалом. Лишь заросли березки выступают сквозь туман темными пятнами. Снег идет гуще, все кругом бело. Наступила зима. Кони вырывают ногами из-под белой скатерти снега поблескивающие стебли травки. Холодно, сыро. Ветер стихает. Туман спускается вглубь долин. Облака редеют, сквозь них просвечивает солнце. Появился голубой кусочек неба. Яркие лучи солнца ослепительно блестят, отражаясь от снега. Быстро, на глазах, зеленеют березки. Белыми пятнами сверкают еланки, и они вновь открываются вскоре. Становится жарко. Закричали тарашки, пискнул конек. Лето. Прекрасное лето».
«… Прибыли в южный конец озера, в урочище Атушту. Нам, т. е. мне и моему рабочему из наблюдателей, надо было перебросить коней и багаж через горы, километров 10, до урочища Чири, откуда мы хотели ехать в Дяраш-Тайгу, т. е. «Красавицу тайгу».
Наш путь с конями проходит в подножье горы Туалок, соседа горы Алтын-Ту. Мы выехали вечером, заранее зная, что захватим часть ночи. Тропа вьется по крутому склону, градусов 70, местами переходящему в отвесные скалы – бомы. Кругом непролазная тайга с кедром, пихтой, березой и высокотравьем. Масса красной и черной кислицы, черной смородины, таволги и прочих кустарников и кустарничков, переплетенных хмелем. Там, где топтыгин не сломал кусты смородины или шиповника, ягоды висят гирляндами, красными, черными, розовыми гроздями. Мы вышли по этой прекрасной, но сложной тропе. Вечер был ясный, но вдалеке, где-то за Туалоком, гремели раскаты грома. На половине пути налетел вихрь, и все завертелось. Сверканье молний и беспрерывный грохот, и стон тайги. Мы продирались, падая, спотыкаясь о камни и завязая в грязи. С неба нас усердно поливали из тысяч ведер. Кусты и трава выливали на нас целые потоки. Временами было ощущение, что можно захлебнуться в этом каскаде воды. Всякая осторожность и страх перед кручами исчезли, притупились, осталась одна мысль – вперед. Кони дрожат и храпят от грозных ударов. Молнии сверкающими лентами ударяют над головой. Это была сказка. Я не ожидал такой мощи. Этот вечер и ночь будут памятными на всю жизнь. Среди темной ночи, под вечный рокот мы переезжали вброд речку – белой пеной опутаны лошади до брюха, ноги бороздят воду. Теперь уж все равно, что бы ни случилось, а надо добраться. Добрались. А на утро, после разгула стихии, безоблачный день, зеркальное озеро и скопа ловит хариусов».
В начале 1939 года к Феке приехала жена Муся – Мария Владимировна Федяй. Но ее приезд ничуть не отразился на его рабочих планах, он по-прежнему проводил много времени в экспедициях. Приведем несколько выдержек из дневников.
«23.04.39. Карасу – верховье р. Сурьяза. Снег был крайне тяжелый. Днем – кисель. На гольцах я едва не сломал ногу в коленке. Бедарев и Табаков сломали по лыжине.
24.04.39. Пришли в Чемраду. К концу дня опять брели без лыж, но по снегу. Среди ребят паническое настроение. Все страшно устали. Я их вполне понимаю. Положение безусловно опасное.
26.04.39. Пришли до Теренколя. Дальше я не решился задерживать ребят. У всех большие семьи, а в это время час лишний может выручить. Мы же как-нибудь эти 7 километров груз переправим. Весна идет прямо катастрофически быстро. Пока я пишу эти строки передо мной потек целый ручей.
29.04.39. Иты-Куль. Все же интересно складывается жизнь. Позавчера мы нашли задранного оленя. Я вырезал оставшиеся куски мяса со спины и язык, закопал в снег, но эти черти вороны украли все мясо. Пришлось мне довольствоваться объедками. Параев брезгает – не ест, а я наслаждаюсь в «день ненастный» шашлыком и супом. До чего дошел – украсть у волка мясо!
07.05.39. Иты-Куль. Весь день шел то дождь, то снег, безвылазно сидим в шалаше и жарим шашлык. За день слопал около 4-х кг чистого мяса!
17.05.39. Итыкуль. От мая месяца никакого впечатления. Все же на южных склонах березка набрала почку и скоро распустится, а пока лишь генцианы да примулы оживляют картину высокогорной весны.
18.05.39. Итыкуль. За день выпадал раз 16 снег и стаивал. Нам удалось перебросить часть груза на плоту через Итыкуль. Остальные вещи придется – завтра, ибо с погодой прямо вакханалия и бог Иты-куля, видимо, на нас сердится ».
Осенью 1939 года (16 октября) в семье Шапошниковых появилась дочка Наташа. В связи с этим в зиму 1939-40 гг. Федор Дмитриевич дальних экскурсий не предпринимал. К тому же и тема «Северный олень» закончилась, надо было подводить итоги. В 1939 году за ним была закреплена новая тема «Экология кабарги», и для решения ее он возобновил дальние экскурсии по заповеднику.
«19.06.40. Боскон. Прошел тропой до лесного притока Боскона. Дальше идут заросли кислицы, ольхи, молодой березки. Места для кабарги не интересные. Поднялся на г. Аргал. Здесь, на крутом склоне, покрытом старым кедрачом без подлеска и травянистого покрова, много поедей кабарги с веток – лишайника, и многочисленны копки. Кабарга, видимо, ест какие-то корешки.
21.06.40. Боскон. После часа ночи вышел на экскурсию. Ночь тихая. На рассвете встретил у засидки кабарожку. Зверек поднялся снизу к кедрам, у некоторых останавливался покормиться. Кабарга легко прошла, часто останавливаясь и прислушиваясь, по стволу упавшего кедра, затем спрыгнула с комля и подошла к подножью кедра, у которого стала собирать с упавших веточек лишайник. Затем, встав на задние ноги и опершись передними о ствол дерева, захватила сухую веточку за конец, обломала ее и опять общипала лишайник. Так продолжалось минут 15-20. В 2 ч. 30 минут послышался шорох, и я увидел темный силуэт медведя, тихонько поднимавшегося по тропе наискось в гору. Кабарга заметила зверя и замерла в настороженной позе. Медведь прошел мимо кабарги в 25-30 метрах. Пройдя уже выше ее, он остановился, повернул голову в её сторону, постоял с минуту, затем пристально посмотрел в мою сторону и опять пошел в гору. Кабарожка успокоилась и, покормившись несколько минут, легкими прыжками прошла вдоль склона и скрылась ».
Однако, увлеченный работой, Фека не учел того, что во время его длительных экскурсий жена оставалась дома с ребенком одна, без родных и близких. Между супругами начались размолвки и кончилось все тем, что осенью 1940 года Муся, подхватив дочку, рассталась с Фекой и уехала в Горький. Оставшись вновь один, Федор Дмитриевич продолжал прежний образ жизни. В мае 1941 года Федор Дмитриевич вновь отправился в длительную экспедицию в южные районы заповедника. Там он вел совершенно безмятежную жизнь, занятый лишь зоологическими наблюдениями и, не зная ничего о событиях в остальном мире. И о начавшейся войне он узнал лишь 26 июня при встрече с пограничниками.
«26.06.41. Джулукуль. День дождливый, идет град. Ночью кричали птенцы – молодые ушастые совы. Приехали пограничники и привезли известие о том, что 22 июня германские войска перешли границу Союза. Бомбили Севастополь, Киев, Житомир, Каунас и Мурманск. Днем препарировал лисят и птиц. Дрозды – птенцы уже оперлись. Вечером кричат молодые ушастые совы».
Как видим, новость о войне большого впечатления на Федора Дмитриевича не произвела. Объясняется это, вероятно, тем, что все мы тогда находились под воздействием постоянной партийно-государственной пропаганды и верили в то, что это лишь досадное начало, а скоро, конечно, мы «будем бить врага на его территории». Поэтому Федор Дмитриевич спокойно продолжал работать. При этом однажды он чуть было не погиб, пытаясь добыть горного барана архара.
«07.07.41. Верховье реки Богояш. … Подошел метров за 30 сверху, из-под ветра. Два самца стояли рядом на ветру. Подкараулив третьего самца, выстрелил в него. Кочкор упал. В карабине застрял следующий патрон. Стадо исчезло. Подбежал к барану. Баран стоял на коленях. Хотел заколоть его, но получил внезапно удар рогами и потерял сознание. Очнулся метров на 60 ниже по склону. Из горла шла кровь. Кочкора не было видно».
«Оклемавшись», Федор Дмитриевич продолжил свои наблюдения. Лишь 21 июля он получил приказ от дирекции заповедника о немедленном возвращении на центральную базу. В декабре 41 года Федор Дмитриевич был призван в армию и отправлен на фронт.
В 1942 году он был ранен и отправлен в госпиталь. Находясь там, он вскоре, подлечившись немного, стал помогать персоналу, выполняя различные технические работы: осуществлял электропроводку, ремонтировал электроприборы и другой инвентарь. Эта его деятельность оказалась настолько полезной для госпиталя, что, по окончании лечения его не отправили обратно, а оставили при госпитале. Там он и прослужил до конца войны. При этом он познакомился там с одной из медсестер, Валей, оказавшейся землячкой – горьковчанкой. Сначала были общие воспоминания о родном городе, постепенно переросшие в дружбу и любовь. Правда, когда Фека сделал предложение соединить после войны их судьбы, Валя сказала, что это вряд ли возможно из-за разницы в возрасте – она была старше его почти на 10 лет. Однако он на это ответил, что главное в совместной жизни не возраст, а сходство взглядов на жизнь. После окончания войны и демобилизации они сначала поехали в Горький, где и оформили официально свое супружество. В поисках работы Федор Дмитриевич зашел в университет, и там его сразу оформили заведующим Биологической станцией университета в Старой Пустыни Работая там, он предложил и осуществил на практике особый метод учета птиц. Этот метод был одобрен и введен в практику другими русскими экологами. Однако, работа на Биостанции в Старой Пустыни мало удовлетворяла Федора Дмитриевича – слишком тут было тесно и относительно беден животный мир.
И, когда в 1949 году представилась возможность возвратиться в Алтайский заповедник, он не колебался ни минуты. Итак, он опять на столь полюбившемся ему Алтае. Жизнь, как будто, складывалась очень удачно. Алтай стал второй родиной. Наладились связи с коллективом сотрудников. Составлены были обширные планы дальнейшей научной работы. А 20 марта 1950 года он защитил диссертацию на степень кандидата биологических наук. Дома, благодаря усилиям заботливой жены, создана благоприятная обстановка как для отдыха, так и для работы. И вдруг все рухнуло в одночасье, как в 41 году, и даже еще более стремительно.
Осенью 1951 года Алтайский заповедник, как и многие другие, был закрыт. На ликвидацию дел сотрудникам дали две недели. Но и без этого надо было торопиться с отъездом, так как надвигалась осенне-зимняя распутица, когда выезд из Яйлю становился на длительное время невозможным.
Куда деваться? Где жить и работать? Главк предложил Федору Дмитриевичу на выбор два места: «Столбы «(возле Красноярска) или Мордовский заповедник. И тот и другой мало устраивали: малая площадь (то есть однообразие природных условий), небогатый животный мир (особенно в отношении копытных, исследованию которых и намечались планы дальнейшей работы).
Пришлось, как писал Федор Дмитриевич, «выбрать из всех зол меньшее – Мордовский». Живя и работая в нем можно было надеяться, благодаря относительной близости к Москве, перебраться со временем в более удачное место. Фека тяжело переживал все случившееся.
В письме уже из Мордовского заповедника от 3. Х II.51 он писал мне: «Алтайская история крепко ударила по всем моим планам на будущее. Более того – внесла разочарование и неуверенность в завтрашнем дне. Отразилась не только на работе, но и на здоровье».
Прибыв в Мордовский заповедник, он обнаружил, что условия жизни и работы там еще хуже, чем он ожидал. Коллектив научных сотрудников, которым ему предстояло руководить, был очень мал, всего три человека – с таким не организуешь широких комплексных исследований.
И квалификация их оказалась весьма невысокой, и многое из того, что они должны были сделать, не сделано. – «В общем, писал он, – пока что не знаю, за что и хвататься, везде щели и дыры». Сам он решил попробовать продолжать изучение копытных. Однако, возможности для этого здесь были весьма ограниченными и совершенно иными, чем те, к которым он привык на Алтае: из копытных здесь были только в небольшом количестве лось и небольшое стадо пятнистых оленей, завезенных сюда с Дальнего Востока и содержавшихся в полувольном состоянии. Да и вся природа была далеко не алтайской Особенно удручало полное отсутствие большой воды, к которой он привык, живя в Нижнем и на Алтае. Ни хорошей рыбалки, ни хорошей охоты близко не было. Поэтому ясно было, что при первой же возможности он оттуда уедет. Такая возможность представилась через год – и в 1952 году он перевелся в заповедник Аксу-Джабаглы, расположенный в Казахстане, в отрогах западного Тянь-Шаня. Это – горный заповедник, с высотами от 1200 до 4200 м, с сильно изрезанным рельефом. Понятно, что наличие разнообразных природных условий и привлекло сюда Феку. Правда, его любимых копытных здесь было только два вида: горный баран архар и сибирский горный козел, однако, биология их оставалась еще мало изученной.
Читать продолжение ЗДЕСЬ: Олигер И.М. Славная десятка. Мои друзья - зоологи // Научные труды Государственного природного заповедника "Присурский". - 2010. - Т. 23. - С. 16-91.